Неточные совпадения
— Извините меня,
доктор, но это право ни к чему не
поведет. Вы у меня по три раза то же самое спрашиваете.
В столовой он позвонил и
велел вошедшему слуге послать опять за
доктором. Ему досадно было на жену за то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел слышать.
— Так вы думаете, что может быть благополучно? Господи, помилуй и помоги! — проговорил Левин, увидав свою выезжавшую из ворот лошадь. Вскочив в сани рядом с Кузьмой, он
велел ехать к
доктору.
Узкая тропинка
вела между кустами на крутизну; обломки скал составляли шаткие ступени этой природной лестницы; цепляясь за кусты, мы стали карабкаться. Грушницкий шел впереди, за ним его секунданты, а потом мы с
доктором.
Пониже дачи Варавки жил
доктор Любомудров; в праздники, тотчас же после обеда, он усаживался к столу с учителем, опекуном Алины и толстой женой своей. Все трое мужчин
вели себя тихо, а докторша возглашала резким голосом...
Говорил он медленно, тяжко всхрапывая, и Самгин не сразу узнал в нем Инокова. Приказав дворнику позвать
доктора, он
повел Инокова в столовую.
Вера встала утром без жара и озноба, только была бледна и утомлена. Она выплакала болезнь на груди бабушки.
Доктор сказал, что ничего больше и не будет, но не
велел выходить несколько дней из комнаты.
— Должен
доктор свидетельствовать. Которых слабых оставлять. А то
повели чуть живого, — говорил приказчик, очевидно щеголяя своим знанием порядков.
Зося металась в страшном бреду и никого не узнавала;
доктор сидел у ее изголовья и по секундам отсчитывал ход болезни, как капитан, который
ведет свой корабль среди бушующего моря.
Катя начинает лечиться, и старик совершенно успокоивается, потому что
доктор не находит ничего опасного, а так только, слабость, некоторое изнурение, и очень основательно доказывает утомительность образа жизни, какой
вела Катерина Васильевна в эту зиму — каждый день, вечер до двух, до трех часов, а часто и до пяти.
Раз ночью слышу, чья-то рука коснулась меня, открываю глаза. Прасковья Андреевна стоит передо мной в ночном чепце и кофте, со свечой в руках, она
велит послать за
доктором и за «бабушкой». Я обмер, точно будто эта новость была для меня совсем неожиданна. Так бы, кажется, выпил опиума, повернулся бы на другой бок и проспал бы опасность… но делать было нечего, я оделся дрожащими руками и бросился будить Матвея.
— Вам это ни копейки не стоит, — отвечал
доктор, — за кого я вас принимаю, а дело в том, что я шестой год
веду книжку, и ни один человек еще не заплатил в срок, да никто почти и после срока не платил.
Наш
доктор знал Петровского и был его врачом. Спросили и его для формы. Он объявил инспектору, что Петровский вовсе не сумасшедший и что он предлагает переосвидетельствовать, иначе должен будет дело это
вести дальше. Губернское правление было вовсе не прочь, но, по несчастию, Петровский умер в сумасшедшем доме, не дождавшись дня, назначенного для вторичного свидетельства, и несмотря на то что он был молодой, здоровый малый.
Это была Аграфена. Она в следующий момент взяла
доктора под руку и
повела из столовой. Он попробовал сопротивляться, но, посмотрев на бутылку, увидел, что она пуста, и только махнул рукой.
— Очень рад,
доктор… да. Мы
поведем борьбу вместе… да. Нужно держать высоко знамя интеллигенции. Знаете, если бы открыть здесь свою собственную газету, да мы завязали бы в один узел всех этих купчишек, кабатчиков и вообще сибирских человеков.
Больше всего смущал Устеньку
доктор Кочетов, который теперь бывал у Стабровских каждый день; он должен был изо дня в день незаметно следить за Дидей и
вести самое подробное curriculum vitae. [жизнеописание (лат.).]
Доктор обыкновенно приезжал к завтраку, а потом еще вечером. Его визиты имели характер простого знакомства, и Дидя не должна была подозревать их настоящей цели.
Странно, что все эти переговоры и пересуды не доходили только до самого Полуянова. Он, заручившись благодарностью Шахмы,
вел теперь сильную игру в клубе. На беду, ему везло счастье, как никогда. Игра шла в клубе в двух комнатах старинного мезонина. Полуянов заложил сам банк в три тысячи и метал. Понтировали Стабровский, Ечкин, Огибенин и Шахма. В числе публики находились Мышников и
доктор Кочетов. Игра шла крупная, и Полуянов загребал куши один за другим.
— Был
доктор Панглосс [
Доктор Панглос — персонаж
повести Вольтера (1694–1778) «Кандид» (1759).], тестюшка, который сказал, что на свете все устраивается к лучшему.
Сказав таким образом о заблуждениях и о продерзостях людей наглых и злодеев, желая, елико нам возможно, пособием господним, о котором дело здесь, предупредить и наложить узду всем и каждому, церковным и светским нашей области подданным и вне пределов оныя торгующим, какого бы они звания и состояния ни были, — сим каждому
повелеваем, чтобы никакое сочинение, в какой бы науке, художестве или знании ни было, с греческого, латинского или другого языка переводимо не было на немецкий язык или уже переведенное, с переменою токмо заглавия или чего другого, не было раздаваемо или продаваемо явно или скрытно, прямо или посторонним образом, если до печатания или после печатания до издания в свет не будет иметь отверстого дозволения на печатание или издание в свет от любезных нам светлейших и благородных
докторов и магистров университетских, а именно: во граде нашем Майнце — от Иоганна Бертрама де Наумбурха в касающемся до богословии, от Александра Дидриха в законоучении, от Феодорика де Мешедя во врачебной науке, от Андрея Елера во словесности, избранных для сего в городе нашем Ерфурте
докторов и магистров.
…До вас, верно, дошла
весть, что в сентябре месяце я почувствовал облегчение, которого уже почти не смел надеяться, так долго гнездилась во мне болезнь в разных проявлениях… Теперь я и дышу и двигаюсь… Очень помог мне здешний уездный
доктор Казанский… До октября месяца я безвыездно жил здесь…
Доктор с Калистратовою просидели молча целую ночь, и обоим им сдавалось, что всю эту ночь они
вели самую задушевную, самую понятную беседу, которую только можно бы испортить всяким звуком голоса.
К полуночи один
доктор заехал еще раз навестить больного; посмотрел на часы, пощупал пульс,
велел аккуратно переменять компрессы на голову и уехал.
Лакей раздел и уложил
доктора в кровать. Полинька
велела никого не пускать сюда и говорить, что Розанов уехал. Потом она сняла шляпу, бурнус и калоши, разорвала полотенце и, сделав компресс, положила его на голову больного.
— Дети! — произнес генерал и после некоторой паузы начал опять: — А вы вот что, господин
доктор! Вы их там более или менее знаете и всех их поопытнее, так вы должны
вести себя честно, а не хромать на оба колена. Говорите им прямо в глаза правду, пользуйтесь вашим положением… На вашей совести будет, если вы им не воспользуетесь.
Вихров для раскапывания могилы
велел позвать именно тех понятых, которые подписывались к обыску при первом деле. Сошлось человек двенадцать разных мужиков: рыжих, белокурых, черных, худых и плотноватых, и лица у всех были невеселые и непокойные. Вихров
велел им взять заступы и лопаты и пошел с ними в село, где похоронена была убитая. Оно отстояло от деревни всего с версту.
Доктор тоже изъявил желание сходить с ними.
Нарядные мужики ввели его в сени и стали раздевать его. Иван дрожал всем телом. Когда его совсем раздели, то
повели вверх по лестнице; Иван продолжал дрожать. Его ввели, наконец, и в присутствие. Председатель стал спрашивать; у Ивана стучали зубы, — он не в состоянии даже был отвечать на вопросы.
Доктор осмотрел его всего, потрепал по спине, по животу.
Доктор вошел первый в дом Парфена, осмотрел его весь и
велел в нем очистить небольшую светелку, как более светлую комнату.
Дымцевич и Буйко были, конечно, согласны с ним, потому что хотя были бы не прочь получать пятнадцать тысяч годовых, но лишаться своих трех тысяч тоже не желали.
Доктор протестовал против такого решения, потому что уж если начинать дело, так нужно
вести открытую игру.
— Перестань ты сердиться! Ей-богу, скажу
доктору, — произнесла она с укоризною. — Не верьте ему, Яков Васильич,
повесть ваша понравилась и ему, и мне, и всем, — прибавила она Калиновичу, который то бледнел, то краснел и сидел, кусая губы.
Недоставало только в руках трости с большим золотым набалдашником, той классической трости, по которой читатель, бывало, сейчас узнавал
доктора в романах и
повестях.
Противники и секунданты обменялись, как водится, поклонами; один
доктор даже бровью не
повел — и присел, зевая, на траву: «Мне, мол, не до изъявлений рыцарской вежливости». Г-н фон Рихтер предложил г-ну «Тшибадола» выбрать место; г-н «Тшибадола» отвечал, тупо ворочая языком («стенка» в нем опять обрушилась), что: «Действуйте, мол, вы, милостивый государь; я буду наблюдать…»
— Ничего особенного;
доктор только
велел не беспокоить больную! — отвечала она, хотя не было сомнения, что многого не договорила.
— Лягте спокойнее! —
повелел ему
доктор.
Шумилов, хоть и смело, но, по случаю маленькой булавочки в голове, не совсем твердо ступая,
повел доктора в канцелярию, где тот увидел в поношенном синем вицмундире подслеповатого чиновника, с лицом, вероятно, вследствие близорукости, низко опущенным над бумагою, которую он писал, имея при этом несколько высунутый направо язык, что, как известно, делают многие усердные писцы.
Пришел
доктор и
велел перевернуть раненого, чтобы посмотреть, не вышла ли пуля сзади.
Подходит один с папироской — это
доктор, и, не глядя в лицо рекрута, а куда-то мимо, гадливо дотрагивается до его тела и меряет, щупает и
велит сторожу разевать ему рот,
велит дышать, что-то говорить.
Он нашел его лежащего на диване в беспамятстве, не раздетого. Лицо его страшно изменилось. Берсенев тотчас приказал хозяину с хозяйкой раздеть его и перенесть на постель, а сам бросился к
доктору и привез его.
Доктор прописал разом пиявки, мушки, каломель и
велел пустить кровь.
Вдруг послышались чьи-то тяжелые шаги по корабельной лестнице, которая
вела к нему в комнату. Круциферский вздрогнул и с каким-то полустрахом ждал появления лица, поддерживаемого такими тяжелыми шагами. Дверь отворилась, и вошел наш старый знакомый
доктор Крупов; появление его весьма удивило кандидата. Он всякую неделю ездил раз, а иногда и два к Негрову, но в комнату Круциферского никогда не ходил. Его посещение предвещало что-то особенное.
— О, это ужасно!
Доктор подозревает, что она приняла яд! О, как нехорошо
ведут себя здесь русские!
— Я-с, я-с это — к-ха! — отвечал ей
доктор, садясь около ее кровати. — Княгиня прислала меня к вам и
велела мне непременна вас вылечить!
Елена послала пожаловаться на него частному приставу, который очень наивно
велел ей сказать, что частные
доктора ни к кому из бедных не ходят, так как те им не платят.
Удовольствие
доктора Зеленского заключалось в том, что, когда назначенные из кадет к выпуску в офицеры ожидали высочайшего приказа о производстве, он выбирал из них пять-шесть человек, которых знал, отличал за способности и любил. Он записывал их больными и помещал в лазарете, рядом с своей комнатой, давал им читать книги хороших авторов и
вел с ними долгие беседы о самых разнообразных предметах.
В это время они приехали. Домна Осиповна
повела доктора прямо в спальню больного.
К сожалению, не веря простуде и считая диету за выдумку
докторов, Надежда Ивановна продолжала
вести прежнюю жизнь, простудилась, испортила желудок и получила рецидив водяной болезни.
Наташа. И они тоже, я им скажу. Они добрые… (Идет.) К ужину я
велела простокваши.
Доктор говорит, тебе нужно одну простоквашу есть, иначе не похудеешь. (Останавливается.) Бобик холодный. Я боюсь, ему холодно в его комнате, пожалуй. Надо бы хоть до теплой погоды поместить его в другой комнате. Например, у Ирины комната как раз для ребенка: и сухо, и целый день солнце. Надо ей сказать, она пока может с Ольгой в одной комнате… Все равно днем дома не бывает, только ночует…
Нечего делать, надо
велеть молчать сердцу и брать в руки голову: я приготовляю мать к тому, чтобы она, для Маниной же пользы, согласилась позволить мне поместить сестру в частную лечебницу
доктора для больных душевными болезнями».
Они, семеро, шли все вместе; впереди прихрамывал Алексей,
ведя жену под руку, за ним Яков с матерью и сестрой Татьяной, потом шёл Мирон с
доктором; сзади всех шагал в мягких сапогах Артамонов старший.
— Благодарю вас,
доктор, спасибо, — сказала мать, а Лидке
велела: — Скажи дяденьке спасибо!
Иван Иванович Ден послал
доктора рассказать все Антонию, а сам немедленно довел о происшествии с Николаем Фермором до ведома великого князя. А Михаил Павлович сейчас
велел призвать к себе Павла Федоровича Фермора и приказал ему немедленно ехать в Варшаву и привезти «больного» в Петербург.
Государь убедился мнением знаменитых врачей, но и на этот раз не оставил Фарфора без своей опеки. Он
велел поместить Николая Фермора на седьмую версту, но зато приказал его
доктору «навещать больного как можно чаще и непременно раз в неделю лично докладывать о состоянии его здоровья».